чтобы на мои трусы никто не покусился. Ты как сторож отвечаешь за сохранность имущества.
Мазину ничего не оставалось, как в сердцах плюнуть и хлопнуть дверью. Матвей посидел ещё немного, пока успокоилось колотившееся сердце. Парилка остывала, становилось сыро и прохладно. Он спустился с полка, вышел в раздевалку — там уже никого не было. Таинственный собеседник Мазина исчез, а сам он, видимо, ушёл в свою конуру. Снизу, с первого этажа доносился грохот вёдер и невнятный разговор — пришли ночные уборщики.
Повальный интерес к мистике всех сортов — от столоверчения и вызывания духов до чего угодно, лишь бы восточного: йоги, буддизма, единоборств, поисков Шамбалы, раскрытия «третьего глаза» и ещё неведомо чего, лишь бы термины были позабористей и перспективы потуманнее, — симптом далеко зашедшего заболевания общества. Этот вирус поразил империю в начале двадцатого века, и болезнь быстро закончилась Октябрьским переворотом, повторно это же поветрие буйно расцвело в восьмидесятые, предвещая скорые и болезненные перемены. Машинописные страницы, переплетённые в солидные тома, переснятые на ксероксах, доступ к которым был только за подписью «Первого отдела»; фотокопии работ Блаватской, Штайнера, курсы хатха- и раджа-йоги, написанные «великими мастерами»; все виды магических практик, переведённые самоучками или сочинённые тут же за кружкой пива, — всё это ходило по рукам, читалось и серьёзно обсуждалось. До практических занятий доходило редко — уж больно заумны и бестолковы были сочинения. Не избежал заразы и Матвей. Сходил несколько раз на подпольные курсы карате, где научился громко кричать «киай», а по команде «хаджиме» падать на пол и отжиматься. Походил месяц на занятия йогой, происходившие на дому у гуру, в однокомнатную квартиру которого набивалось по пятнадцать человек (по три рубля с носа). «Раскрепощать кундалини» так и не научился и занятия забросил. Поветрия столоверчения, кружков по занятию «психическими практиками Востока» и лекций регулярно наезжавших в город «учеников великих учителей» он, правда, избежал, но мистических разговоров наслушался тем не менее достаточно, и в том числе местных питерских легенд. Попадались среди них и на полном серьёзе рассказанные истории о таинственном, существующем и поныне Ордене восточных тамплиеров, о загадочных событиях, происходящих вокруг тринадцатой бани, и возможная увязка всего этого с какими-нибудь пропавшими сокровищами (у каждого рассказчика могла быть своя версия: от золота тамплиеров до награбленных во время блокады и спрятанных там драгоценностей).
За тот месяц, что Матвей уже успел проработать в бане, он облазил оба обжитых этажа и не нашёл ничего загадочного, интересного и уж тем более ценного. Так никому и не известно до сих пор, что задумывали конструкторы бани, но на практике из благих намерений, как обычно, получилась помойка. Она царила везде, в любом уголке, скрытом от глаз посетителей. Проверяющие, регулярно наезжавшие в баню, конечно, знали о таких углах — не впервой же — и поэтому предпочитали туда не заглядывать, за исключением случаев, когда их плохо угощали, что случалось редко: о проверках из треста обычно сообщалось заранее, и Маргарита Онуфриевна тщательно готовилась к приёму гостей. Неисследованным оставался только подвал, но к нему Матвей подступать не торопился — пахло оттуда гадостно, а к этому он был очень чувствителен. Запах имел достаточно внятное происхождение: подвал давно обжили бомжи во главе с Огурцом. По неясным причинам заведующая бомжам благоволила, и хотя могла их выставить из своих владений одним звонком в ближайшее отделение милиции, почему-то этого не делала и даже защищала, если кто-то, недовольный идущей из подвала вонью, пытался их выдворить.
Но подвал манил — это был последний неисследованный Матвеем кусок, и может, там его ждал ответ — объяснение всем таинственным слухам, а возможно, и что-то ценное. Матвей, перебрав в уме варианты от противогаза до окуривания подвала дымовой шашкой, остановился на простых ватных тампонах в нос, чуть-чуть смочив их предварительно одеколоном. Собственно, это был не подвал. Ведь по первоначальному проекту там тоже были два отделения: женское и мужское, и, видимо, когда-то они работали, о чём напоминали остатки кафеля на стенах, торчащие отовсюду обрезанные хвосты труб и хрустящие под ногами осколки сантехнического фаянса. Электричество, если оно там и имелось, включать было без толку — все до единой лампы были выкручены и проданы подвальными обитателями, а дневной свет почти не пробивался через заросшие грязью узкие окошки под самым потолком. Матвей не задавался вопросом, как ориентировались жившие там бомжи, а просто взял с собой мощный электрический фонарик.
Первая обследованная Матвеем половина подвала оказалась нежилой. Тут хоть и пованивало, но не так сильно. Подвал по своему плану должен был полностью копировать верхний банный этаж, и оно почти так и оказалось, за исключением того, что двери, выходящей на площадку, соединяющую два класса — мужской и женский, в нижнем отделении не было. На её месте оказалась глухая кирпичная стена. Матвей не придал этому значения и, разочарованный отсутствием чего-либо интересного, перебрался во вторую половину. А там шёл пир горой. На стопке составленных один в один ржавых банных тазиков была постелена газета, а на ней сервирован ужин: флаконы «Огуречного лосьона», туалетная вода «Ландыш» и на почётном месте один флакон «Тройного» одеколона. Еды, кроме надломленного батона, Матвей не заметил, Впрочем, там же лежало ещё что-то непонятное, и, возможно, он просто не сообразил, что этим пирующие и собираются закусывать. Сиденьями служили те же старые тазы, только составленные стопочками пониже. Освещал пиршественный стол фонарь «Летучая мышь», и Матвей подумал, что вот про это надо бы сказать заведующей — ведь сожгут они баню. Бомжей оказалось трое: Огурец, в своей неизменной чёрной шапочке, тощий брюнет по кличке Чвак в разноцветных рваных кедах и какой-то новенький, которого Матвей ещё не видел. Был новичок стар, лыс и, похоже, что слеп. Странно было, что и Огурец, считавший себя хозяином подвала и представивший старика как «старца Тересия», и наглый Чвак, оба относились к тому почтительно, обращались на «вы», что было крайне удивительно в их компании, и подкладывали и подливали ему, всячески выказывая своё уважение. Огурец был старожилом бани и местной достопримечательностью. Кличку свою получил за любовь к огуречному лосьону по тридцать две копейки, продававшемуся в любой аптеке. Пристрастие своё он объяснял формулой, через несколько лет частично возрождённой в ставшей знаменитой рекламе: «Всё в одном флаконе!», и добавлял: «Выпил и как будто огурчиком закусил». На вид ему можно было дать и пятьдесят, и семьдесят, но истинный его возраст (тридцать семь лет) и настоящее имя знали только менты из ближайшего отделения. Раз в несколько лет, во время какой-нибудь очередной кампании по очистке района или когда просто не хватало задержаний для выполнения плана, забирали Огурца в кутузку, а изредка даже отправляли на полгода куда-нибудь подальше. Каждый раз ему выписывали новый паспорт, который, оказавшись на свободе, Огурец тут же терял, если до того не успевал обменять на любимые зелёные флаконы. Что-то знала о нём и заведующая, Маргарита Онуфриевна, что-то связывало их в прошлом. Подглядел раз Матвей случайно в опустевшей к ночи бане, как кормила она у себя в кабинете Огурца принесённым из дома супом, как подливала ему, как ласково глядела на чавкающего и не снявшего даже во время еды шапочку с вышивкой бомжа и как даже, от чего брезгливого Матвея передёрнуло, нежно погладила его по плечу.
Тут же попытались уважить и Матвея, зазывая за стол и выказывая готовность поделиться чем бог послал, но Матвей, с трудом сдерживая дыхание и рвотные позывы, отмахнулся и продолжил исследовать помещение. Оно ничем не отличалась от первого — ну разве только вонью и загаженностью. И заканчивалось оно всё той же глухой кирпичной стеной. Уже перед тем как уходить, поинтересовался он у честной компании, почему, мол, они только тут, только в этом помещении обитают? Почему вторую половину не освоили? На что получил от Огурца неожиданный и честный ответ, что, мол, страшно.
— Страшно? — остановился уже у выхода Матвей. — Что же там страшного? Такой же точно подвал, как и этот.
— Да какая-то нечистая сила там водится, — вступил в разговор Чвак.
— Точно. И ухает иногда по ночам, и воет, и стоны такие доносятся из-за стены, и призраков люди видели, — понёс ахинею уже
